Снежинки ложились на плечи и волосы, липли к ресницам. Он стоял, как договаривались, около памятника Ленину, рука, держащая букет, замёрзла и покраснела, а её всё не было. Он уже собирался ей звонить, но тут она показалась на дорожке. Шла, глубоко засунув руки в карманы, в пальто и смешном беретике, из-под которого выбивались каштановые кудряшки. Подойдя, чуть улыбнулась и зачем-то пожала плечами. Он неловко, как пятнадцатилетний, сунул ей букет.

- Вот, это тебе… Здравствуй.
- Здравствуй.

Она, кажется, была смущена гораздо меньше, чем он. Глаза блестели, на губах блуждала улыбка.
- Что ж, пойдём? – спросила.
- Пойдём… Не возражаешь, если в ресторан?
- Не возражаю.

«Я веду себя, как дурак, - думал он, идя с ней под руку по заснеженной улице. Мне сорок шесть, ей сорок. Глупость какая-то!» Но ничего не мог поделать с робостью и волнением.

Ресторан был дорогой и шикарный. Шуршали накрахмаленные салфетки, создавали уют приглушённый свет и свечи. Он отодвинул ей стул, она села, спокойно взяла меню, стала изучать. Официант в белоснежной и тоже накрахмаленной, словно под стать салфеткам, рубахе с малороссийской вышивкой по вороту стоял рядом неподвижным изваянием.

Она выбрала, закрыла меню и поблагодарила официанта улыбкой. Он сделал заказ небрежным тоном, как завсегдатай, только что пальцами не щёлкнул. Официант посмотрел, как ему показалось, иронически, и он на себя разозлился. С чего ему вздумалось играть в лихого гусара? Всё дело в этой маленькой женщине, сидящей напротив и разглядывающей его спокойно и с интересом.

…Водка в запотевшем графинчике, расстегаи с румяными бочками. Отливающая маслом селёдка под кружевом луковых колечек. Маленькие, округлые, крепкие маринованные грибочки. Красная икра в тяжёлой вазочке.

От водки её щёки раскраснелись, порозовели маленькие ушки. Она пила, не жеманясь, с аппетитом закусывала и всё так же смотрела на него, словно всё ждала от него чего-то очень интересного и, ожидая, забавлялась. А он, почувствовав прикосновение хмельного тумана, разговорился вдруг. Философствовал, убеждённо рубил ребром ладони воздух. Говорил о чём угодно, только не о главном, боясь нарушить обещание, которое дал, умоляя её о встрече. Подошёл к музыкантам, что-то негромко сказал. Запела нежная скрипка, к ней присоединилось звонкой капелью пианино…

Он поклонился. Она вложила в его ладонь свою маленькую руку с обручальным колечком на безымянном пальце, вскинула темноволосую головку, заправив за ухо выбившуюся прядь. Музыка обволакивала их. Его – высокого, сухощавого, с резкими чертами лица, и её – маленькую, уютную, едва достающую ему до плеча. Они танцевали одни в пустом ресторане. Танцевали впервые в жизни, и он вдруг подумал, как это странно, что он никогда не обнимал её посередине полутёмного зала, полного свечей, под томный дуэт клавиш и струн. Музыка становилась быстрее, будила в душе боль. А она словно не слышала этих звуков, обнажающих душу, улыбалась прямо ему в лицо свежими губами. Он наклонился, она, смеясь, откинула голову. Он поцеловал её в шею, в бьющуюся жилку под белой кожей.

Чуть запыхавшись, она посмотрела на него смеющимися глазами, позволила отвести себя к столику. Каким-то новым, томным движением поправила растрепавшуюся причёску. Улыбнулась ему призывно и нежно.
- Я снял номер наверху, - проговорил он сипло. Ему жизненно важно было, чтобы она согласилась.

Она снова улыбнулась и не ответила ничего. Он не стал настаивать, боясь всё испортить. Она смотрела на свечу, задумчиво крутила обручальное колечко. Он, как вор, отводил взгляд от этого тонкого ободка. Музыканты, словно тоже устав от танца, выводили тихую и нежную мелодию, напоминающую сказку о чём-то давно забытом.
- Что же, пойдём, - сказала она вдруг тихо.
Он суетливо встал, взял её под руку, повёл к лифту.

По обеим сторонам постели - сложные букеты, на столике - шампанское в ведёрке со льдом, фрукты и свечи.
- Не слишком ли много свечей и цветов для одного вечера? – спросила она, присаживаясь на кровать, усмехаясь краешком губ. Он не ответил. Стоял посредине шикарного номера-люкс и впервые в жизни не знал, что делать дальше. Так, как с остальными, с ней он не мог.

- Нальёшь мне шампанского?
- Конечно, - ответил, радуясь возможности чем-то заняться. Неловко открыл бутылку, разлив вино на постель, наполнил два бокала, присел рядом с ней. Она, пристально на него глядя, приняла из его рук шампанское, сделала глоток. Он осушил свой бокал залпом и теперь наблюдал, как она медленно пьёт. Двигалось нежное горло, поблёскивали маленькие серёжки. Он порывисто, стараясь ни о чём не думать, обнял её.
Она отставила бокал на столик.
- Подожди, я разденусь…

Скрылась в ванной. Он быстро разобрал постель, снял рубашку. Выпил залпом ещё бокал. Снова сел на постель, глядя на двери ванной, не отрываясь. Там шумела вода, и больше ничего не было слышно.

Наконец, она появилась, толстая от пушистого махрового халата. Маленькими ступнями прошла по пушистому ковру, села. Тёмные волосы рассыпались по плечам, на лице блуждала рассеянная улыбка, словно она улыбалась не ему, а своим каким-то воспоминаниям. Полы халата распахнулись, показались округлые колени. Он, вдруг перестав волноваться, взял её за затылок, собрал в ладонь волосы, поцеловал в улыбающиеся губы…

…Темно. Не горит ни одна свеча, погашен ночник.
- Ты бывал здесь с другими?
- Нет, никогда, только с тобой.
- Почему?
- Не знаю, наверное, знал, что мы будем здесь вместе.
- Ты веришь в судьбу?
- Теперь – да.

Он погладил её по влажной горячей спине, по пушистым, похожим на причудливые водоросли, спутанным прядям.
- У меня полголовы седых волос, - сказала она с вызовом.
- Я не заметил. И я не знал, что ты можешь быть такой… Как сегодня.
- Ты не сильно мной интересовался.

Они полежали ещё, обессиленные, выравнивая дыхание.
- Вызвать такси? – спросил, пересилив себя.
- Да, пожалуй… Поздно.
- Можно я поеду с тобой?

Она встала и стала одеваться в темноте. Он ждал ответа, больше ему ничего не оставалось. Если она скажет «нет», останется только броситься с моста, потому что это уже невыносимо. Одевшись, она подошла к окну, раздвинула шторы. Постояла, глядя на медленно падающий снег.

- Я ужасно устала. Одевайся, поедем. Но это была первая и последняя женщина, которую я тебе прощаю. Если б не дети… И если бы за эти полгода я смогла бы тебя разлюбить…